царственного города, сладкая мелодия этого неведомого языка? Можно ли сравнить эти музыкальные звуки с голосом Аннели, когда она говорила: «Я так рада, что ты пришел, дорогой Ганс»? Могла ли хоть одна из этих мраморных башен соперничать с зубчатыми ледниковыми вершинами, сиявшими пурпуром под вечерним небом? И когда рог звучал на закате над горами, стократно отражаясь эхом от расселин и глубоких ущелий и тихо умирая среди тенистой долины, кто мог бы сравнить с этим звуком музыку, день и ночь плывшую над водами по улицам Венеции?

Ганс поднял свои полные слез глаза: небо над ним было таким же, какое он видел в долинах Тироля. А затем он заметил фигуру на тонкой колонне — фигуру, которую он, как кажется, видел много лет назад. Медный лев с гордо развевающейся гривой поднял свою царственную голову, словно наблюдая за городом внизу и за морем, которое целовало его ноги. Молодой человек смахнул набежавшую слезу и задумчиво посмотрел на царственного зверя. Да, действительно, он видел того самого льва, который был изображен на монете, подаренной ему маленьким человечком давным-давно, хранившейся в потайном ящичке среди сокровищ его матери. Улыбка, подобно солнечному лучу, скользнула по его лицу, когда он вспомнил то солнечное осеннее утро, когда старик прощался с ним, и когда он смотрел со скалы, как тот плыл по воздуху на своей волшебной мантии.

— Как жаль, что у меня нет подобного корабля, — вздохнул он. И тут в ушах его прозвучали слова, произнесенные на его родном языке: «Добрый день, Ганс».

Ганс вздрогнул — рядом с ним никого не было. Неужели ему почудилось? Но нет, голос раздался снова: «Посмотри наверх, Ганс». Он поднял голову.

На него, из высокого эркерного окна одного из гордых дворцов, ласково улыбаясь бедному Гансу, смотрел знакомый карлик с белоснежными локонами и темными серьезными глазами.

Ганс радостно воскликнул, впервые с тех пор, как прибыл в эту чужую страну, с быстротой стрелы метнулся под арку и вошел в ворота дворца. Его ноги летели по мраморным ступеням и бархатным коврам, но он не замечал этого. Он спешил дальше, туда, где, стоя возле позолоченных ставней, его ожидал благородный друг. Переполненный чувствами, Ганс предстал перед стариком, протянувшим ему руку в дружеском приветствии. Уже не поношенный сюртук, но черное бархатное одеяние скрывало его фигуру, а маленькая рука сверкала дорогими бриллиантами. Но юноша не обратил внимания на эту чудесную перемену, и нежно, как в тот весенний вечер на горе, когда привел старика в свою хижину, прижался губами к его руке и сказал от всего сердца: «Господь да благословит вас, господин. Я благодарен Ему за то, что Он позволил мне найти вас здесь, в этой чужой стране».

Ганс получает сердечный прием от старого друга

— Я не в чужой стране, Ганс, я на своей родине, — отвечал благородный венецианец, ведя молодого человека через великолепные залы, стены которых были украшены шедеврами бессмертных художников, называвших Италию своим домом. Потом они сели рядом у широкого эркерного окна, и Ганс радостно взглянул в почтенное лицо старика.

— Значит, вы не забыли бедного пастуха в вашем великолепном доме? — сказал он.

— Забыть о тебе, Ганс! — отвечал благородный венецианец. — Забыть о тебе, — кто заботился обо мне среди любви и наслаждения, и думал обо мне даже во время бегства, когда сердце твое было полно смертельной тоски! Нет, конечно. Я жажду вознаградить тебя за эти годы верной любви, и, возможно, мне наконец-то представилась такая возможность.

— Ах, господин мой, — воскликнул Ганс с сияющими глазами, — не расскажете ли вы мне, как идут дела дома, где вы бывали в последнее время чаще, чем я? Скажите мне, поправился ли Назерль, перестала ли моя мать горевать обо мне и помнит ли меня Аннели?

— Назерль умер, но не по твоей вине, — успокаивающе сказал старик, потому что Ганс, услышав его первые слова, пришел в ужас. — Он скоро оправился от пустяковой раны, нанесенной твоей рукой, но его собственное безрассудство увлекло его на самую высокую скалу вслед за серной, и он сорвался с нее. Вскоре после этого нашли его искалеченное тело. Что же касается твоей матери и Аннели, то ты можешь увидеть их сам.

С этими словами он встал, подошел к богато украшенному резьбой шкафу и достал из потайного отделения сверкающий драгоценный камень. Юноша сразу узнал его: это было чудесное горное зеркало, и теперь он снова держал его в руке, пытливо всматриваясь в его сияющую поверхность. Легкий туман окутывал его; но становился все тоньше и тоньше, пока, наконец, в сиянии утреннего солнца перед ним не предстала его любимая родная долина и фермерский дом, дом Аннели. Он не обращал внимания ни на веселый переполох в сарае и конюшне, ни на деловитые приготовления к возвращению стад. Нет, его взгляд устремился сквозь прозрачные оконные стекла в хорошо знакомую комнату. Здесь было тихо и уютно, как в былые времена. У окна сидела Аннели, белокурая и прелестная, как всегда, но на лице ее читалась легкая грусть. Белоснежная пряжа лежала у нее на коленях, губы ее шевелились: она разговаривала с двумя женщинами, расположившимися у другого окна — вдовой фермера и старой матерью, которую так хотел утешить Ганс. Гансу казалось, что разговор касается его самого, и время от времени его имя срывалось с розовых губ Аннели. И каждый раз, когда она поднимала глаза и смотрела на противоположную стену, Ганс, проследив за направлением ее взгляда, видел сохраненную стеклом и рамой голубую ленту и букет увядших горных цветов. Она оставалась верна ему, и на глаза молодого человека навернулись слезы, а когда он вытер их и снова посмотрел на волшебное зеркало, то милое видение исчезло, и стекло снова засверкало в лучах итальянского солнца.

— Послушай, сын мой, я открою тебе то желание, которое сердце мое лелеет в отношении тебя, — сказал старик, осторожно убирая волшебное зеркало обратно в шкаф. — Я стар и одинок, я — последний представитель древнего рода. Когда я был молод и силен, меня переполняла жажда тайного знания. Я искал золото гор далеко и близко, — ты это хорошо знаешь, — нагромождая сокровища на сокровища, и все это время я не замечал, что старею и все еще одинок в жизни. Оставайся теперь со мной. Я обогащу твой разум сокровищами моего знания, и твое сердце останется чистым. Ты будешь моим сыном, наследником моего богатства, и твое имя будет вписано в Золотую книгу